На прошлой неделе редакцию «Южноуральской панорамы» посетил известный телеведущий, публицист, общественный деятель Николай Сванидзе

Разговор был непростым. Украина, раскол в российском Совете по правам человека… Градус в обществе в свете последних событий накален. Но Сванидзе, кроме всего вышеназванного, историк или, как он себя называет, «исторический публицист» и недавно дал старт книжному проекту под серией «Исторические хроники». И тем он не менее интересен. Впрочем, слово самому Николаю Карловичу.

 О себе и о Челябинске

«Меня достаточно прочно связывает с Южным Уралом история моей семьи по разным линиям. Дед моей жены в тридцатые годы был прокурором Челябинска. Потом погиб. Мама моя во время войны здесь в Челябинске училась в школе. Сам я у вас тоже бывал. Бывал всякий раз ненадолго, но удовольствие получал».

 О масштабности «Трех поросят»

«Вообще, изначально «Исторические хроники» писались как текст. Но текст, предназначенный для телевидения. Классическое телевидение всегда танцует от картинки, но мы танцевали от текста. И скажу об этом без излишней скромности, сделали работу, достойную Книги рекордов Гиннесса. В «Хрониках» 97 серий, охвативших период с 1900 по 1993 годы (некоторым годам было посвящено по две серии). В каждой серии по 44 минуты чистого экранного времени. И в общем-то, воды в них немного.

В чем уникальность этого книжного проекта? Вот держу в руках первый том, если эту прелесть вообще можно назвать томом — ведь он толщиной как «Три поросенка». Но таких «поросят» будет под тридцать штук. В каждом томе по три новеллы. Каждая новелла — это один год и один человек. История — это такая штука, которая лучше всего, ярче всего, правдивее всего воспринимается, когда речь идет о людях, о реальных живых людях. Иначе получается учебник истории для 7 го класса, от которого сводит челюсти. Выучишь параграф и забудешь, как только ответишь учительнице. А в душе сохранишь только ненависть. Когда же это не просто предмет, который нужно сдавать, когда перед тобой живой человек, рассказ о том, как он чувствовал, как он любил, как он погиб, то впечатление от такой истории очень сильное».

 О том, почему Сванидзе не Ключевский

«Я не Ключевский, и не Соловьев, и не Карамзин. Не ощущаю себя таковым. Расскажу один случай. Когда мы снимали одну из серий «Исторических хроник», нам понадобился сюжет из квартиры Александра Сергеевича Пушкина, что на Мойке. Договорились, приехали, пьем чай с очаровательной дамой — директором музея. После она нас ведет в кабинет, к тому самому знаменитому кожаному диванчику, где умирал Пушкин. Рядом письменный стол, кресло его… Дама говорит: «Николай Карлович, сядьте в кресло, чтобы почувствовать». Я смущаюсь. Я реально по природе своей не краснею, не потому что бесстыжий, а из-за особенностей пигментации моей кожи. Но внутренне я краснею. Смущаясь, сажусь на краешек кресла. Она: «Я вижу, вы стесняетесь… А вот недавно приезжал один наш известный писатель, поэт, так вот он сел в это кресло и стал свои автографы раздавать». Поэтому лучше сразу скажу, я не Соловьев, и не Ключевский».

 О несовместимом

«Для «Хроник» мы брали ярких людей из разных сторон жизни. Мы брали политиков, брали людей культуры — поэтов, писателей, композиторов, художников, мы брали спортсменов. Это разные стороны жизни. В одни года было пусто, когда мы не знали кого притянуть. Иногда было густо, когда мы не знали, кого выбрать. Иногда на одних страницах сталкивались очень разные люди. К примеру, в 1958 году мы выбрали Пастернака, который тогда получил Нобелевскую премию, и футболиста Эдуарда Стрельцова, которого в тот год посадили в тюрьму по обвинению в изнасиловании, и он не поехал на первый для нашей страны чемпионат мира по футболу. Пастернак и Стрельцов, ну что общего? Ничего! Но они были два героя одного года».

 О контексте и дневниках

«Конечно, мы показывали человека в том историческом контексте, в котором он существовал. Он же не просто в то время с дуба упал, с Луны, он жил в определенных исторических условиях. Здесь я хотел бы рассказать анекдот. Анекдот в оригинальном значении этого слова, как историю реально бывшую в жизни замечательного художника Репина. Мне ее рассказывал замечательный человек, царство ему небесное, внук Корнея Чуковского, Евгений Борисович, который служил у нас на телевидении оператором. К слову, Евгений Борисович Чуковский был, может, не самым сильным оператором, но являлся блистательным мастером по ремонту автомобилей и гениальным рассказчиком. Так вот, он рассказывал, что в году 1928-м Корнея Ивановича Чуковского вызвали на Лубянку и ласково попросили съездить в Финляндию и уговорить жившего там Илью Репина вернуться на Родину. Отказаться от такого предложения Корней Иванович по понятным причинам не мог. Он поехал, встретился, вернулся, пришел на Лубянку и отчитался: «Разговаривал с Репиным, он передавал всем огромный привет, всех целует. Илья Ефимович просил вам сказать, что очень хотел бы вернуться, но по состоянию здоровья никак не может». Прошли годы, Ильи Ефимовича уже не было в живых. Во время финской войны в руки Народного комиссариата внутренних дел попадают дневники Репина. И в этих дневниках под соответствующей датой стоит короткая запись: «Приезжал Корней Чуковский уговаривать меня вернуться на Родину (точка). Очень не советовал».

 Об объективности

«Наши «Исторические хроники» субъективны. Я вообще не верю в объективность. Все живые люди, все субъективны, потому что все мы получили определенное воспитание, определенные гены от мамы с папой, мы ангажированы своими убеждениями, общественным мнением, своим внутренним ощущением. И я в этом не исключение. Но в чем моя совесть чиста. В этих книгах мы никогда не врали. Интерпретация может быть оспорена, но по фактам за все время у меня не было ни одной рекламации ни от свидетелей событий, ни от профессиональных историков. Никто ни разу не сказал: «Сванидзе, а вот здесь ты соврал, этого не было».