Швейцарский драматург объяснил челябинцам, почему в чеховских пьесах танцуют хип-хоп и носят ирокез

Из города «Умирающего льва»

— Доминик, в интернете о вас очень мало сведений. Тем не менее вы характеризуетесь как «наиболее яркий представитель современной швейцарской драматургии».

— Это был вопрос?

— Скорее, констатация некоторого противоречия…

— Понял-понял… Просто я недавно писать начал.

— Что ж, тогда с начала и начнем: где и в какой семье родились? И как пришли в драматургию?

— Пишу драматические тексты с 2011 года, то есть с 32 лет. Довольно поздно начал, правда? (Слегка улыбается.)

А родился я в 1979 году в Люцерне. В том самом старинном швейцарском городке, где в скале высечен самый печальный в мире памятник— «Умирающий лев». Юношей отправился в Цюрих, чтобы изучать философию и германистику, в Берлине получил докторскую степень. А тема такая. В конце 70-х годов разгорелся большой конфликт между представителями американской и французской философии. Суть его была в вопросе, в чем состоит значение языка.

— Кстати, ваш родной язык немецкий?

— Родными считаю так называемый швейцарский диалект немецкого языка. Но, поскольку живу в этой стране, то, конечно же, владею итальянским и французским.

Восьмерка лучших

— В антологию входят вместе с вами восемь авторов. Вы их знаете?

— Пожалуй, самый знаменитый драматург и писатель, который представлен в сборнике, это Лукас Берфус. Горжусь тем, что занимался в его писательской мастерской и с благодарностью пользовался его рекомендациями. Кстати, пьесы Берфуса не раз ставились на российских сценах. Еще один любопытный автор сборника— Габриель Феттер. Это очень известный в Швейцарии стендап-комик. И, поскольку он специализируется на юморе, его представленная в антологии пьеса «Парк» очень смешная.

— Лично вам кто более симпатичен?

— Лукас Берфус. Пьесу «Автобус» считаю лучшим произведением на сегодня в швейцарской драматургии. Также он является автором замечательных романов. Один из них — об истреблении народов в Руанде, второй — о самоубийстве его брата. Мне симпатичен также драматург и поэт Герхард Майстер, который является не только автором пьес, но и популярным исполнителем в жанре живого слова.

— А ваша пьеса «Обет» из этой антологии может ли восприниматься как самодостаточное литературное произведение?

— «Обет» прежде всего, конечно же, был написан для сцены. Однако в студии я показал главы, которые были написаны не в виде диалога, а в виде описания эмоций. И когда я общался с режиссерами, которые собирались поставить эту пьесу, они недоумевали: как можно это изобразить? Но я считаю, что это своего рода эксперимент, новое изобретение для театра, который я стремлюсь сделать более живым, немного отходя от классических канонов.

Диалог со «стариком с бородой»

— Давайте заглянем в вашу пьесу. Цитирую один из диалогов:

Подруга. Тогда кому ты дал слово? Самому себе?

Тим. И себе тоже, да, но не только.

Подруга. Тогда кому еще?

Тим. Не кому-то. Это не кто-то. Не существо. Знаю, это попахивает безумием, но мне почему-то кажется, будто я давал обет… самому обету. У него нет лица. Глаз нет. Оно не смотрит на тебя. Оно есть. Его нельзя потрогать. Почувствовать. Оно не теплое. Оно…

Подруга. Что?

Тим. Не знаю, оно как бы без сердца. Машина. И тебя не слышит. К нему вообще не пробиться. Как будто звонишь, а на другом конце никто не подходит. А я тут. Где все люди. Где жизнь. Где чувства. Где тепло. А там, где-то там — обет. Холодный, надменный. Со мной вообще не говорит. Но именно ему я дал обещание. Ему, а не Богу. Я в Бога не верю.

Подруга. Это потому, что для тебя он этакий старик с бородой.

— Вы этот разговор подслушали где-то? Или это ваша фантазия? И как, если не секрет, относитесь к «этакому старику с бородой»?

— Именно это произведение не восходит к Богу так таковому. Иногда люди, которые обещают что-то сделать, например, построить церковь, в помощь призывают прежде всего Бога, которому свои обещания и давали. Однако и Тима мучает этот вопрос: а есть ли Бог вообще и кому я даю свой обет? Может быть, какой-то высшей силе, которая Богом не является? Или же все-таки самому себе? И точного ответа на этот вопрос Тим не находит. Но также этот вопрос остается безответным и для самого автора…

Чехов, хип-хоп, ирокез…

— Недавно в швейцарском Базеле Саймон Стоун поставил чеховскую пьесу «Три сестры»...

— Да-да. Я видел!

— Российский зритель всегда настороженно относится к тому, как современные режиссеры смело облачают героев русской классики XIX века в одежды XXI века, появляются авто, сотовые телефоны... Опасность в том, что западный режиссер может прочитать того же Чехова, мягко говоря, примитивно, добавив к тому же в экзотический соус матрешек и водки. Но критика отнеслась благожелательно. А вы?  

— Считаю идею Стоуна очень удачной. Можно провести такую параллель. Если раньше нам надо было добраться из пункта А в пункт В, то нам нужна была лошадь, других способов люди не знали. Сейчас у нас есть выбор: поезд, автобус или самолет. Так и здесь: содержание пьесы остается таким же, но средства его выражения уже совершенно иные. Если раньше люди имели только бумажную литературу, то сегодня мы пишем эсэмэски, общаемся по электронной почте, и ничего страшного в этом нет! Речь идет не о нарушении классических традиций, а о том, что режиссер стремится прочитать произведение заново. Да, герои говорят на классическом языке, а при этом танцуют хип-хоп и носят ирокез. И западный зритель к этому более готов.

— А кто вам более нравится из российских драматургов, в том числе и современных?

— Самым главным классическим драматургом для меня остается все-таки Чехов. А его пьеса «Дядя Ваня» — вершина российской драматургии. Однако многие немецкие зрители считают, что для просмотра чеховских пьес требуется слишком много времени. Но я считаю, что в этом спокойном ритме как раз и заключается сама сила: нужно запастись терпением и спокойно слушать, внимать, ждать… И вот тогда-то вы и станете участником конфликта. И все последующие эмоции будут стоить того! Из современных мне интересен Иван Вырыпаев. Например, в пьесе «Иллюзии» просто великолепный текст.

— Нейтральную страну Швейцарию, как известно, всегда обходили беды, в том числе Первая мировая, Вторая мировая... Для художника так ли необходимы катаклизмы, которые подпитывали бы творчество его?

— В одном из произведений Макса Фриша речь идет о гражданской войне в Испании. Когда он работал над книгой, все время сомневался: имею ли право писать о войне, сидя в Швейцарии, в благоустроенном доме? И этот вопрос является ключевым для многих писателей Швейцарии. Лично у меня были счастливое детство, счастливая юность. Конечно, были и проблемы, но ударам судьбы не подвергался никогда. Однако я отношусь к тем авторам, которые очень тщательно разыскивают информацию, беседуют с людьми, перенимают опыт профессионалов. Лишь напитавшись таким материалом, я сажусь за написание произведения, не проживая его самостоятельно.

Одна из моих пьес основана на страшной проблеме, когда отцы убивают своих детей и жен. Я много общался с психиатрами, которые занимались в тюрьме с людьми, убившими свои семьи. Изучал полицейские протоколы. И даже сама пьеса написана в виде протоколов.

Синдром Феллини

— Великий Федерико Феллини, читая критику о своих фильмах, нередко удивлялся: он вовсе не закладывал те идеи и смыслы, которые вдруг увидел сторонний глаз. Вы, Доминик, уже побывали в Питере, Москве, Нижнем Новгороде. Пьеса ваша меняется в ваших глазах сквозь призму российского зрителя?

— В Швейцарии зрители, увы, но даже после спектакля оставались столь же безмятежно спокойными, что и до спектакля. А вот в Нижнем Новгороде публика при обсуждении начинала яростно спорить и даже ругаться! Один молодой человек рассказал о том, как он однажды встал на железнодорожные пути и поклялся перед собой: если, дескать, успеет отпрыгнуть от идущего поезда, то сделает домашнее задание. Однако он выжил, но задание не сделал. Такие внутренние противоречия на основе каких-то личных историй всегда новы для меня. И когда я их слышал, то был озадачен: «Господи, да я никогда и не думал об этом, когда писал…»

То же самое скажу и про челябинского зрителя! Правда, о самом Челябинске, в котором был лишь несколько часов, я, к сожалению, не успел составить впечатления. Единственное, что могу сказать: здесь живут очень отзывчивые люди и, что самое парадоксальное для людей города, чрезвычайно открытые. Очень сожалею, что не успел побывать на ваших уральских озерах, мне так их расхваливали!

— И правильно расхваливали: Тургояк называют уральской Швейцарией. Правда, наши патриоты парируют: это, мол, ваша Швейцария — второй Тургояк…

Автор выражает глубокую благодарность студенткам IV и V курсов иняза ЮУрГГПУ Екатерине Курдюковой и Катерине Савиной, осуществлявшим синхронный перевод с немецкого во время беседы с героем материала.